Автор Владимир Плотников

Полномасштабная российско-украинская война идет уже больше трех лет — и все это время становится предметом острых дискуссий как в левом, так и в правом политических лагерях.

Камнем преткновения обычно становится социальный смысл этой войны: какую роль она выполняет на мировой арене политической борьбы — то есть, в контексте классовой борьбы человечества.

Во-первых, надо понимать социальную природу путинского режима в России.

Путинская Россия — это результат социально-политической реакции, длиной в столетие.

Россия, как это точно описывал Маркс в своей работе “Разоблачения дипломатической истории 18 века”, всегда была крайне реакционным государством. Во главе российского общества всегда стоял предельно реакционный конгломерат

феодально-монархических сил, не только враждебный

мало-мальскому социальному развитию, но и свято уверенный в необходимости неограниченного господства над соседними странами. “История России — история нескончаемой колонизации”, — писал один из хедлайнеров российской исторической науки Сергей Платонов.

И если большинство западно-европейских стран в той или иной форме пережили период буржуазно-демократических революций, то в Российской Империи все попытки антифеодальных и антимонархических восстаний жесточайше подавлялись.

Революция против царизма победила в России только в начале 20 века, но, в силу массы локальных и международных противоречий, российский рабочий класс и крестьянство практически сразу же перешли от буржуазно-демократической повестки к более радикальным, социалистическим, преобразованиям, надеясь таким

образом форсировать социальную революцию в более развитых странах.

Однако, эта колоссальная задача сразу же столкнулась с очень серьезными трудностями: трудящиеся западных стран либо не доросли до уровня революционного движения (Франция, Британия), либо же их попытки установить пролетарский порядок были утоплены в крови (Германия, бывшая Австро-Венгерская Империя).

В России же, в ходе страшнейшей Гражданской войны и последующего периода жесткой политической борьбы, развился и постепенно захватил власть номенклатурный аппарат, который Лев Троцкий называл “режимом бюрократического абсолютизма”.

В своей книге “О революции” исследовательница Ханна Арендт писала, что в Европе после всех революций всегда побеждали контрреволюции. То же самое произошло и в России — только на гораздо более высоких технологическом витке и в гигантских масштабах.

Советский рабочий класс оказался обезглавлен — в ходе чисток 1930-х годов большевистская партия была уничтожена физически, профсоюзы утратили свою автономию, став придатком чиновничьей системы, в стране установилась атмосфера тотальной слежки и страха. Рука об руку с этим шло восстановление стародавнего российского имперского шовинизма, когда “святая Русь” (дословное выражение из принятого в 1944 году гимна СССР) объявлялась центральным звеном государства, а так называемые “национальные республики” должны были довольствоваться ролью зависимых “младших братьев”.

Сталинский Советский Союз стал обновленной версией Российской Империи, где деградация социальных отношений шла рука об руку с восстановлением идеологии превосходства русских. Сталинская бюрократия мечтала о восстановлении капитализма, всячески утверждая свое привилегированное положение — но она не могла сделать этого сразу, ее грёзы получили реализацию только ближе к концу 1980-х.

Всё вышло, как предсказывал Лев Троцкий в “Преданной революции”: в отсутствии антибюрократического восстания рабочего класса советская

номенклатура конвертировала свои привилегии в собственность на средствами производства, но это произошло не механически, путем поступательного линейного движения, а в контексте противоречивой политической борьбы: с одной стороны — разных фракций правящей бюрократии, с другой — массовых движений разных социальный классов и наций, которые воспользовались ситуацией слома системы для воплощения своих требований, с третьей — полем международной борьбы.

Символами клинча разных группировок бюрократии стали генсек КПСС Михаил Горбачев и член верховного совета СССР Борис Ельцин — последний стал лидером оппозиции режиму Горбачева, результатами социальной политики которого были недовольны широкие слои населения Советского Союза.

Ельцин пошел навстречу патриотическим движениям национальных республик СССР, чтобы отстранить от власти Горбачева и получить максимальную полноту личной власти в РСФСР: в декабре 1991 года в результате так называемых Беловежских соглашений было объявлено о прекращении существования СССР, Горбачев утратил свои полномочия, а советские республики обрели независимость в полном соответствии с марксистской идеей самоопределения наций, которая до конца существования советского государства занимала важное место в системе советского права.

Это то, чего не предвидел, да и не мог предвидеть Троцкий. Разрушение советской плановой экономики было реакционным событийным вектором, но эта была реакция, которая в силу ситуативной специфики несла в себе революционные элементы.

Ельцину нужно было с одной стороны “обойти” Горбачева, с другой — заручиться поддержкой глобального капитала. Сейчас об этом редко вспоминают, но эпоха Ельцина была эпохой “дружбы с Америкой” и вообще с “коллективным Западом”: новой российский элите надо было убедить западный истеблишмент в том, что она не представляет для него опасности.

При этом с самого начала существования “обновленной России” стала очевидна антидемократическая и колониалистская сущность новых российских властей. После старта галопирующей реставрации

капитализма в 1992-м, Ельцин усилиями армии разогнал и расстрелял независимый российский парламент — события так называемого Черного Октября в Москве 1993-го, а через год утопил в крови национальное движение Чечни, требовавшее самоопределения, что вылилось в многолетнюю войны на Северном Кавказе, в ходе которой произошли чудовищные разрушения и акты геноцида. Американские и европейские функционеры в лучшем случае смотрели на все это сквозь пальцы, если вообще замечали.

Ельцинский правящий класс был насквозь имперским. Сущностным моментом новой кремлевской идеологии стало отрицание не только Октябрьской революции и большевизма, но и революционного поворота 1917 года вообще: российские медиа объявляли преступной радикальную политическую борьбу как таковую, общим местом стала героизация символических фигур монархического периода, православная церковь стала важнейшим идеологическим и политическим актором, ностальгия по имперским временам и всех видов шовинизм заполонили университетское пространство и литературу.

Тут надо заметить какое значение в дискурсе крупной российской буржуазии имеют соседние страны страны — и особенно Украина.

Украина — страна, вышедшая из средневекового государства Киевская Русь, наследниками которой считали себя русские цари из династии Романовых. Официальный титул русских монархов начинался со слов “самодержец Московский и Киевский” — и только потом перечислялись другие части империи, другими словами, власть над Украиной, метрополией которой был и остается Киев, являлась для идеологической мифологии российского царизма одним из первостепенных моментов, основой его “древности” и “вечности”.

С другой стороны, именно Украина стала сценой одной из самых драматичных эпизодов борьбы во время Гражданской войны 1917 — 1922 годов, когда силы имперской реакции понесли наиболее жесткое поражение — одновременно от разных революционных политических группировок.

Украинский национализм в его разнообразных формах оставался проблемой для российского имперства на протяжении почти всего 20-го века. И возникшее в 1991-м украинское государство, хотя и связанной

тысячами уз с российским обществом, однозначно противопоставляло себя и российскому империализму, и российской культуре.

Однако, российский правящий класс не мог открыто выказывать свои имперские и колониальные амбиции в адрес соседних стран, пока признавал необходимость политической и экономической связи с конъюнктурой западных стран. Все изменилось в конце 1990-х — начале 2000-х, когда в ходе беспрецедентного роста цен на нефть на российскую буржуазию обрушился настоящий денежный водопад.

Параллельно с этим Борис Ельцин, который на фоне хронического алкоголизма испытывал серьезные проблемы со здоровьем, осуществил типичную для авторитарных режимов “передачу власти преемнику” — бывшему сотруднику спецслужб Владимиру Путину. Путин начал осуществлять постепенную перезагрузку кремлевской политической системы — убирать неугодных ему людей и ставить тех, кто был обязан ему деньгами и положением. Началось так называемое “закручивание гаек”: политические свободы постепенно сворачивались, полицейский террор усиливался, нелояльные к власти СМИ либо оказывались в изоляции, либо подвергались прямому давлению.

Если Ельцин уничтожил парламентскую оппозицию в стране, то в 2000-е годы Путин начал уничтожать какую-либо оппозицию вообще.

Российские капиталисты стремительно богатели. Если в период правления Ельцина в РФ был только один долларовый миллиардер — да и то с состоянием в районе 3 млрд. долларов США, то к 2011 году их стало больше ста. И хотя по сравнению с 1990-ми темпы инфляции замедлились и население городов перестало бедствовать так массово, разрыв между богатыми и бедными продолжил увеличиваться. Основой экономики стала торговля углеводородами и минеральными ресурсами вообще. Структура социума стала напоминать Анголу, Нигерию или Венесуэлу: ультрабогатая бюрократизированная буржуазия — с одной стороны, и перманентно бедствующее население, занятое по большей части в сфере услуг — с другой.

В середине нулевых Кремль начал открыто демонстрировать свои немонархические намерения, пойдя на открытый конфликт с Западом. Сначала так называемая “революция роз” в Грузии в 2003-м сместила пророссийского президента Эдуарда Шеварнадзе — власть в Грузии

сменилась на более либеральную и проевропейскую, что было воспринято в штыки кремлевскими СМИ, а потом, осенью 2004 года, в Украине произошел клинч между прокремлевским кандидатом в президенты Виктором Януковичем и более проевропейским Виктором Ющенко, в результате чего в Киеве прошли массовые протесты, известные как Оранжевая революция: в итоге победил Ющенко.

Это было началом “украинского поворота” в истории международной политики Кремля — и в истории Восточной Европы и Европы вообще.

Впервые в постсоветской России официальные СМИ наполнились волной ненависти по отношению к Украине и украинцам. Ведущие новостей и ток-шок каждый день рассказывали о якобы чудовищном хаосе, который якобы захлестнул соседнюю страну — о том, какими ужасами грозит Украине правление Ющенко, и о том, что русскоязычные жители Украины оказались под угрозой этноцида и геноцида.

Необходимо отметить, что ни малейшего отношения к действительности это не имело. И хотя русский язык действительно был очень популярен среди украинцев — и остается таковым до сих пор — речь в 2004 году шла исключительно о внешнеполитической ориентации государственных лидеров, а вовсе не об ограничении прав украинских граждан.

Целью же российского империализма был создание в Украине управляемого режима — с бонусными возможностями для российского крупного капитала — и с перспективой полного вхождения страны в обновленную монархическую империю.

В 2008-м году произошел окончательный разрыв российского правящего класса и конгломерата западных стран: под предлогом защиты жителей Южной Осетии российские войска вторглись в Грузию — последовала так называемая пятидневная война, в ходе которой Кремль нанес поражением маленькому кавказскому государству, игнорируя при этом все протесты в ООН и других глобальных структурах.

Кремль продемонстрировал миру, что готов делать все что угодно ради достижения своих политических целей, а страны Евросоюза и США в ответ выказали только чисто дипломатическую, то есть словесную, “обеспокоенность”. Эти события стали прологом к большой буре в Восточной Европе.

После 2008 года путинский режим сформировался таким, как мы его знаем сегодня: дикий капитализм и минимальные механизмы социальной защиты для трудящегося населения — с одной стороны, необузданная тяга к роскоши и вседозволенность для бюрократизированного и криминализованного истеблишмента — с другой, и все это помножено на мракобесную, расистскую, сексистскую и гомофобную идеологию “русского мира”, представляющую собой идеологический реванш худших черт царизма и сталинизма. Придя к этой формуле, Кремль начал двигаться по пути ее ужесточения или окончательной фашизации — и двигается в этом направлении до сих пор.

Все, как и предсказывал Троцкий: на руинах советская плановой экономики возникла новая — точнее, обновленная — ультрареакционная капиталистическая империя.

Отдельно необходимо отметить роль образа СССР в идеологии путинизма. Если в 1990-е мейнстримные российские СМИ фонтанировали антикоммунизмом и антисоветизмом, то примерно с середины нулевых официозные медиа все чаще стали обращаться к так называемому “советскому прошлому”, делая акцент, впрочем, отнюдь не на прогрессивных чертах советского опыта, а на том, что в нем было имперского и диктаторского.

Потрясание советскими флагами и иконами генсеков на фоне купающихся в невероятной роскоши капиталистов и коррупционеров — характерный для путинской России идеологический сюрреализм.

Кремлевским имиджмейкерам не хватило воображения, чтобы придумать что-то действительно интересное и актуальное — и они были вынуждены заимствовать образцы “величия” из самого недавнего прошлого.

Действительно массовая и эффективная оппозиция в постсоветской России так и не сформировалась. Если в 1990-х часть потерявшего работу трудового класса симпатизировала сталинизму и вообще ностальгии по советским временам, то к середину 2000-х эта традиция почти сошла на нет. К 2006-му году развился новый,

протестно-либеральный дискурс: его сторонники призывали брать пример с Украины и Грузии — минимизировать полномочия полиции и спецслужб и обратиться к воображаемой полноте якобы “настоящей рыночной экономики”, а в нарастающем авторитаризме видели исключительно возвращение “коммунизма”.

Начались сравнительно массовые протестные выступления с основным лозунгом “против полицейского государства” — и хотя массовых симпатий они не вызывали, но изрядное внимание властей все-таки привлекли. Как и любая диктатура, путинская система до одури боится малейших социальных изменений.

С левыми рабочим движением все было — и остается — гораздо более грустно. Официальная “Коммунистическая партия” от коммунизма имеет только название, по сути же является типичной правоконервативной партией, тесно аффилированной с крупным бизнесом, церковью и правыми радикалами. Сталинистские структуры помельче постепенно пришли в упадок, революционные же марксисты никогда не выходили за пределы очень небольших групп. Независимое рабочее движение, едва всколыхнувшись в конце 2000-х — начале 2010-х, почти полностью сошло на нет ввиду закрытия производств, нарастания социальной апатии и страха.

В итоге не будет преувеличением сказать, что левого движения в России нет.

И хотя в 2011-м году Россия пережила довольно интенсивный протестный всплеск под либеральными лозунгами, к какому-либо практическому результату это не привело. Мало того, что абстрактно-праволиберальная риторика оппозиции была удобной мишенью для просистемной пропаганды — дескать, “они хотят вернуть голодные 90-е и поставить страну в зависимость от Америки”. Особую роль сыграли

пассивно-беззубые активистские установки российского либерализма, который единственным надежным средством борьбы видел мелкобуржуазный “мирный протест”: якобы должно быть, как в конце существования СССР — недовольные люди соберутся на улице, возьмутся за руки, споют песню — и правительство уйдет в отставку.

Естественно, такие методы не работали и не могли работать в обстановке сгущающихся туч фашизма. Тем не менее, российский господствующий класс явно ощущал тревогу — и при первой возможности не преминул полностью избавиться даже от очень робкого и умеренного праволиберального протеста.

Осенью 2013-го — весной 2014-го года произошел тотальный событийный переворот всей восточно-европейской публичной политики. В Украине начался и, в конечном итоге, победил так называемый Евромайдан — тема, заслуживающая отдельного текста. Основой повестки тех событий стал отказ правительства Николая Азарова подписывать соглашение об ассоциации Украины с Евросоюзом — что, очевидно, означало шаг навстречу “антиевропейским” настроением Кремля. Все это привело к бурному противостоянию между недовольными людьми и полицией в центре Киева и других украинских городов — и, в конечном счете, к свержению действующего президента Виктора Януковича (которому

все-таки удалось победить на выборах 2010 года).

Необходимо отметить, что восприятие тех событий в среде мирового левого и вообще прогрессивного движения было очень противоречивым. Неудивительно: почти весь 20 век левые боролись с империализмом западных стран, а начиная с 1990-х на историческую авансцену вышло так называемое альтерглобалистское движение, своей финальной целью заявлявшее отказ от интеграции в глобальных экономических структурах. Со стороны могло показаться так, будто проевросоюзное движение в Украине отчаянно стремится к тому, с чем борются страны Латинской Америки, Африки, рабочее движение Европы и т. д.

В действительности “проевропейские” настроения в Украине означали стремление выйти из орбиты влияния российского империализма.

Евромайдан стал одним из этапов долгой украинской национальной революции — одним из моментов на пути обретения подлинной независимости.

К началу 2010-х Украина находилась в положении, отчасти похожим на российское — дикий капитализм и почти полное отсутствие сколько-нибудь влиятельного рабочего класса, но при этом были и важные отличия. В отличие от России, экономическую власть в Украине никогда не захватывал один-единственный бизнес-клан — место имело непрекращающаяся вражда олигархических группировок, а политическая жизнь в стране проходила в фарватере активных и массовых протестных выступлений.

Как и все постсоветские страны, идеологически Украина находилась в зоне правого идеологического консенсуса, однако, украинская крупная буржуазия не выстроила авторитаризма. Украине удалось построить

пусть небезупречную и “кривую”, но в целом работающую либеральную демократию.

Очень важно иметь ввиду, что либеральную демократию Украина строила при непрекращающихся попытках российского империализма насадить свое влияние в тех или иных видах — тем более, что и средств и ресурсов для этого у него было хоть отбавляй.

Евромайдан стал символом полного и окончательного отказа от жизни в тени Кремля. Разумеется, путинский режим не мог мириться с этим.

Воспользовавшись хаосом и фактическим отсутствием политической власти в Украине, в конце февраля 2014 года российские войска вторглись в Крым — буквально две недели спустя проведя там фейковый “референдум” о вхождении региона в состав РФ — конечно же, никакой собственно демократический референдум не может быть организован и проведен в подобные сроки, а через месяц отряд под командованием Игоря Стрелкова (настоящая фамилия — Гиркин) со стороны уже аннексированного Россией Крыма вошел на территорию Донбасса. Это стало началом российско-украинской войны, которая продолжается до сих пор.

Необходимо признать, что и в Крыму, и на Донбассе действительно были и сохраняются довольно массовые пророссийские настроения, которые иногда ошибочно называются “сепаратистскими” — в том числе сами украинцы.

На самом деле это Украина — “сепаратист”, пытающийся вырваться из орбиты российского империализма, в то время как те структуры, которые были сформированы в 2014-м в Крыму и на Донбассе — это типичная попытка империалистического государства абсорбировать более слабую страну.

В период Евромайдана на востоке Украины проходили митинги, известные как Антимайдан — они позиционировались как способ противостоять “европейскому вектору развития”, провозглашенному на Площади Независимости в Киеве. Именно к этим акциям апеллируют многочисленные апологеты путинского режима, когда говорят что оккупация Донбасса и Крыма были частью “народного волеизъявления” жителей этих мест.

На деле же абсолютно все структуры, созданные в рамках так называемых “народных республик” в Донецке, Луганске и, разумеется, российская администрация в Крыму с самого начала жестко управлялись из Москвы. Местные жители не получили ни малейшего шанса на реальное самоуправление, единственное, на что они могли рассчитывать

— стать бойцами военизированных формирований под командованием РФ, то есть пушечным мясом, судьбой которого распоряжаются российские чиновники и бизнесмены.

Все стало явным как день в феврале 2022 года, когда Россия, стянув максимум своих войск к границам Украины, предприняла попытку полной оккупации этой страны. Донбасс и Крым стали крепостями против украинского государства, а их жители — в очередной раз пушечным мясом на службе у империалистического капитала. А чуть позже, осенью того же года, Россия официально аннексировала “народные республики” Донбасса, не оставив даже смутного намека на прежний “сепаратизм”.

Тут надо заметить, что создание политических симуляций — типичный прием кремлевских идеологов. Годами путинские “говорящие головы” заверяют свою аудиторию в наступлении якобы “стабильности” и высочайшем уровне развития российской экономики, “социальное государство” даже зафиксировано в отдельной статье конституции РФ — при том, что в действительности Россия — эталон жесточайшего неравенства и ничем неограниченного “ковбойского” капитализма.

Десятками лет путинский режим проводит пышные электоральные мероприятия — при этом давно и хорошо известно, что результаты выборов подтасовываются всеми доступными средствами.

Совершенно то же самое произошло и на Донбассе в 2014-м — бутафорный “сепаратизм”, фейковое “восстание”.

Причем, российские войска и парамилитарные формирования пытались установить контроль над всей Украиной еще в 2014-м, но все-таки получили отпор. В Кремле поняли что просто так им Украину не захватить: восемь лет российская импрещина готовилась к большой захватнической войне, чтобы в начале 2022-го года наконец приступить к ее осуществлению.

Больше всех пострадали и страдают именно те города, села и регионы восточной части Украины, которые все эти годы пропаганды

провозглашала “русским миром”, который якобы страдает от засилья украиноязычного официоза и разнузданной проевропейской политики.

Многие локации восточной и вообще левобережной Украины подверглись жесточайшим обстрелам и бомбардировкам. Их жители, о которых российский агиптпроп говорил как о нуждающихся в спасении “русских”, понесли многочисленные лишения. Многие были убиты, ограблены, изнасилованы, стали жертвами массовых убийств — откровенных актов геноцида.

Такие города как Мариуполь, Лисичанск, Северодонецк, Бахмут, Авдеевка и другие были полностью или почти полностью разрушены. Многие другие города и села опустели и стоят в руинах. Такие большие города как Харьков, Одесса, Днепр и Сумы понесли серьезные разрушения — жилая и деловая застройка в них подвергаются практически ежедневным ударам без каких-либо пауз. Каждый житель Украины, ложась спать, рискует не проснуться — или проснуться под пылающими обломками, окровавленный и изувеченный.

Нескончаемому террору подвергаются не только города востока страны, но и Киев и даже локации западной Украины. Оказалось, что российская неомонархия не придает ни малейшего значения различиям между украинскими регионами. Ее цель — полный и окончательный захват всей страны, и ради реализации этой цели она не останавливается ни перед чем.

Понятно, что ждет Украину в случае победы России — то есть полной оккупации. Очевидно, что Украине уготована участь второй Чечни — только в гораздо больших масштабах и с гораздо большими разрушениями и преступлениями. Удерживать власть в Украине российские оккупанты смогут только путем террора — который и будет осуществляться в чудовищных формах и на колоссальных расстояниях. Страна превратится в гигантский постапокалиптический концлагерь, управляемый убийцами-коллаборантами — без каких-либо, даже минимальных надежд на лучшее будущее. Реальностью станет массовый голод и экоцид, в то время как путинский режим в России будет ликовать

— и все более и более приближаться к эталону европейских ультраправых режимов 1930-х.

Не говоря уже о том, что оккупация Украины чревата социальными катаклизмами для всего мира: Европу наводнят уже не миллионы, а десятки миллионов беженцев, цены на продукты питания существенно вырастут, черноморский и средиземноморский регионы подвергнутся беспрецедентному загрязнению.

Дискуссия о том, что является ли режим Путина фашистским, идет уже давно. В зависимости от того, как на каких теоретиков ориентируются те или иные спикеры — на Антонио Грамши, Умберто Эко или Георгия Димитрова — по-разному формируется точка зрения. Думаю, не будет большим грехом обобщить разные интерпретации до наиболее общей формулы: фашизм — это авторитаризм в политике, традиционализм в культуре и олигархический корпоративизм в экономике.

Путинская Россия соответствует всем трем критериям.

Иногда указывают на то, что фашистские режимы прошлого включали в себя так называемую низовую мобилизацию: уличные банды боевиков, осуществлявших ежемоментный террор в городском пространстве. Еще в 2022-м году инфлюенсеры говорили о том, что такого явления в РФ не наблюдается.

Но теперь все изменилось. С каждым днем растет популярность неонацистского движения “Русская община” — это парамилитарная группировка, созданная лично председателем Следственного комитета России Александром Бастрыкиным. В ее рядах “обрели себя” типичные уличные нацисты из околофутбольной субкультуры и просто люмпенизированная ксенофобская молодежь — они уже заявляют о численности в миллион человек и даже создают собственные приложения для Android. В России эти новые чернорубашечники занимаются расистскими и гомофобными нападениями — врываются в дома, избивают и грабят людей и даже совершают убийства.

Фактически “Русская община” становится сейчас второй полицией на улицах российских городов. И очевидно, что этот процесс будет усугубляться.

Таково будущее, которое несет постсоветским странам кремлевский “русский мир”.

Но что может измениться в будущем? Российский правящий класс, провалив свой “блицкриг”, явно настроился на затяжную войну. Очень грубо говоря — рассчитывают, что украинцы закончатся раньше, чем россияне. Протестного взрыва внутри РФ, к большому сожалению, ждать не стоит. Левое движение в России так и не состоялось, а

бессильно-пацифистское либеральное движение было задавлено в зародыше.

Российские оккупанты должны понести военное поражение. Российская армия должны быть разгромлена, а российское правительство должно отказаться от империалистических установок раз и навсегда — что немыслимо без максимально жесткого военного поражения. Это единственный реалистичный способ спасения Восточной Европы от тотальной гуманитарной катастрофы.

Часто можно столкнулся с инфантильными суждениями некоторых левых на этот счет — дескать, когда буржуазные режимы воюют между собой, надо быть на позиции “оба хуже” — поддерживать некий абстрактный пролетариат, существующий, видимо, в интеллектуальном вакууме подобных теоретиков.

На самом деле проблема таких войн давно проработана в марксистском дискурсе — я имею в виду базовые работы Владимира Ленина: “Социализм и война”, “Империализм как высшая стадия капитализма”, “О лозунге соединенных штатов Европы” и т. д.

Ленин строго различал так называемую империалистическую войну — бойню разных империалистических государств — и войну национальную: “всякая война против великих держав империализма есть война справедливая…” (из “О лозунге соединенных штатов Европы”).

И если в начале полномасштабной российско-украинской войны еще находились люди, который уверяли, что в Украине-де столкнулись два империализма — российское имперство и империализм “коллективного Запада”, то теперь, после всех скандалов с Трампом и многократных отказов принимать Украину в НАТО и задержек с военными траншами, совершенно очевидно, что западные страны поддерживают Украину по остаточному принципу — и то через бурные дискуссии, а американские республиканцы и вовсе негласно поддерживают Россию.

То, что проживает человечество сегодня — это период колоссальной социально-исторической реакции. Глобальное общество если не отброшено за исторические пределы Октябрьской революции, то недалеко от этого. А наиболее реакционные силы вроде российского империализма и сторонников Трампа в Америке делают все, чтобы род людской регрессировал еще сильнее — желательно до уровня 19 века, когда права женщин и ЛГБТ казались утопической фантастикой, а за участие в профсоюзном движении расстреливали.

Некоторые левые, которые не понимают сути этого процесса, очень удивляются, когда слышал, что Россия осуществляет колониализм по отношению к другой “стране белых людей” — Украине. Они привыкли к ситуации, когда страны белых людей порабощают и терроризируют “глобальный Юг”.

Однако в истории, а именно — в 19 в, был отличный пример именно такого колониализма: когда одна гниющая европейская империя подвергала тирании и геноциду соседнюю, довольно близкую ей в культурном плане страну.

Я говорю про Британскую империю и Ирландию.

Как известно, Карл Маркс уделял гигантское внимание так называемому ирландскому вопросу. Он говорил, что национальное освобождение Ирландии является условием социальной революции в Англии — а ее он считал важнейшим моментом социалистической революции вообще. Как он писал Фридриху Энгельсу в 1869-м году: “английский рабочий класс беспомощен, пока Ирландия не будет освобождена… английская реакция коренится и подпитывается порабощением Ирландии”.

Маркс и Энгельс поддерживали борьбу за независимость ирландского народа даже невзирая на то, что в ирландском движении 19 хватало и католических фундаменталистов, и откровенных реакционеров. Несмотря на все это классики марксизма настаивали на освобождении Ирландии от империалистического угнетения.

Конечно, каждая аналогия имеет определенные границы — и границы очень жесткие. Аналогия — это всего лишь аналогия: Ирландия — это Ирландия, а Украина — это Украина. Тем не менее, известная ограниченность аналогий никогда не мешала теоретикам марксизма

пользоваться этим приемом. Например, проводить параллель между большевиками — и якобинцами Великой французской революции. Или между сталинизмом — и постреволюционной эпохой Наполеона Бонапарта.

Другими словами, в самых общих чертах то, что было справедливо для ситуации Британской империи, справедливо и для российского империализма: судьба России напрямую зависит от ситуации в Украине, а революционные преобразования в России немыслимы без полного освобождения украинской нации.

Как мы знаем, Ирландия в конечном счете обрела национальную свободу, а британский империализм был если не преодолен, то ощутимо ограничен. Вряд ли в случае с российской имперщиной и Украиной события повторятся точь в точь — ситуации слишком разные, но на схожий вектор событий можно и нужно рассчитывать. За него нужно бороться.